Как весело сиял снежинками... - Подруга, 7 (ст.: М. Цветаева)
Подруга, 7
Марина Цветаева 1 Вы счастливы? — Не скажете! Едва ли! И лучше — пусть! Вы слишком многих, мнится, целовали, Отсюда грусть. Всех героинь шекспировских трагедий Я вижу в Вас. Вас, юная трагическая леди, Никто не спас! Вы так устали повторять любовный Речитатив! Чугунный обод на руке бескровной — Красноречив! Я Вас люблю. — Как грозовая туча Над Вами — грех — За то, что Вы язвительны и жгучи И лучше всех, За то, что мы, что наши жизни — разны Во тьме дорог, За Ваши вдохновенные соблазны И темный рок, За то, что Вам, мой демон крутолобый, Скажу прости, За то, что Вас — хоть разорвись над гробом! — Уж не спасти! За эту дрожь, за то — что — неужели Мне снится сон? — За эту ироническую прелесть, Что Вы — не он. 16 октября 1914 2 Под лаской плюшевого пледа Вчерашний вызываю сон. Что это было? — Чья победа? — Кто побежден? Все передумываю снова, Всем перемучиваюсь вновь. В том, для чего не знаю слова, Была ль любовь? Кто был охотник? — Кто — добыча? Все дьявольски-наоборот! Что понял, длительно мурлыча, Сибирский кот? В том поединке своеволий Кто, в чьей руке был только мяч? Чье сердце — Ваше ли, мое ли Летело вскачь? И все-таки — что ж это было? Чего так хочется и жаль? Так и не знаю: победила ль? Побеждена ль? 23 октября 1914 3 Сегодня таяло, сегодня Я простояла у окна. Взгляд отрезвленней, грудь свободней, Опять умиротворена. Не знаю, почему. Должно быть, Устала попросту душа, И как-то не хотелось трогать Мятежного карандаша. Так простояла я — в тумане — Далекая добру и злу, Тихонько пальцем барабаня По чуть звенящему стеклу. Душой не лучше и не хуже, Чем первый встречный — этот вот, — Чем перламутровые лужи, Где расплескался небосвод, Чем пролетающая птица И попросту бегущий пес, И даже нищая певица Меня не довела до слез. Забвенья милое искусство Душой усвоено уже. Какое-то большое чувство Сегодня таяло в душе. 24 октября 1914 4 Вам одеваться было лень, И было лень вставать из кресел. — А каждый Ваш грядущий день Моим весельем был бы весел. Особенно смущало Вас Идти так поздно в ночь и холод. — А каждый Ваш грядущий час Моим весельем был бы молод. Вы это сделали без зла, Невинно и непоправимо. — Я Вашей юностью была, Которая проходит мимо. 25 октября 1914 5 Сегодня, часу в восьмом, Стремглав по Большой Лубянке, Как пуля, как снежный ком, Куда-то промчались санки. Уже прозвеневший смех... Я так и застыла взглядом: Волос рыжеватый мех, И кто-то высокий — рядом! Вы были уже с другой, С ней путь открывали санный, С желанной и дорогой, — Сильнее, чем я — желанной. — Oh, je n’en puis plus, j’étouffe![1] — Вы крикнули во весь голос, Размашисто запахнув На ней меховую полость. Мир — весел и вечер лих! Из муфты летят покупки... Так мчались Вы в снежный вихрь, Взор к взору и шубка к шубке. И был жесточайший бунт, И снег осыпался бело. Я около двух секунд — Не более — вслед глядела. И гладила длинный ворс На шубке своей — без гнева. Ваш маленький Кай замерз, О, Снежная Королева. 26 октября 1914 6 Ночью над кофейной гущей Плачет, глядя на Восток. Рот невинен и распущен, Как чудовищный цветок. Скоро месяц — юн и тонок — Сменит алую зарю. Сколько я тебе гребенок И колечек подарю! Юный месяц между веток Никого не устерег. Сколько подарю браслеток, И цепочек, и серег! Как из-под тяжелой гривы Блещут яркие зрачки! Спутники твои ревнивы? — Кони кровные легки! 6 декабря 1914 7 Как весело сиял снежинками Ваш — серый, мой — соболий мех, Как по рождественскому рынку мы Искали ленты ярче всех. Как розовыми и несладкими Я вафлями объелась — шесть! Как всеми рыжими лошадками Я умилялась в Вашу честь. Как рыжие поддевки — парусом, Божась, сбывали нам тряпье, Как на чудных московских барышень Дивилось глупое бабье. Как в час, когда народ расходится, Мы нехотя вошли в собор, Как на старинной Богородице Вы приостановили взор. Как этот лик с очами хмурыми Был благостен и изможден В киоте с круглыми амурами Елисаветинских времен. Как руку Вы мою оставили, Сказав: "О, я ее хочу!" С какою бережностью вставили В подсвечник — желтую свечу... — О, светская, с кольцом опаловым Рука! — О, вся моя напасть! — Как я икону обещала Вам Сегодня ночью же украсть! Как в монастырскую гостиницу — Гул колокольный и закат — Блаженные, как имянинницы, Мы грянули, как полк солдат. Как я Вам — хорошеть до старости — Клялась — и просыпала соль, Как трижды мне — Вы были в ярости! — Червонный выходил король. Как голову мою сжимали Вы, Лаская каждый завиток, Как Вашей брошечки эмалевой Мне губы холодил цветок. Как я по Вашим узким пальчикам Водила сонною щекой, Как Вы меня дразнили мальчиком, Как я Вам нравилась такой... Декабрь 1914 8 Свободно шея поднята, Как молодой побег. Кто скажет имя, кто — лета, Кто — край ее, кто — век? Извилина неярких губ Капризна и слаба, Но ослепителен уступ Бетховенского лба. До умилительности чист Истаявший овал. Рука, к которой шел бы хлыст, И — в серебре — опал. Рука, достойная смычка, Ушедшая в шелка, Неповторимая рука, Прекрасная рука. 10 января 1915 9 Ты проходишь своей дорогою, И руки твоей я не трогаю. Но тоска во мне — слишком вечная, Чтоб была ты мне — первой встречною. Сердце сразу сказало: "Милая!" Все тебе — наугад — простила я, Ничего не знав, — даже имени! — О, люби меня, о, люби меня! Вижу я по губам — извилиной, По надменности их усиленной, По тяжелым надбровным выступам: Это сердце берется — приступом! Платье — шелковым черным панцирем, Голос с чуть хрипотцой цыганскою, Все в тебе мне до боли нравится, — Даже то, что ты не красавица! Красота, не увянешь за́ лето! Не цветок — стебелек из стали ты, Злее злого, острее острого Увезенный — с какого острова? Опахалом чудишь, иль тросточкой, — В каждой жилке и в каждой косточке, В форме каждого злого пальчика, — Нежность женщины, дерзость мальчика. Все усмешки стихом парируя, Открываю тебе и миру я Все, что нам в тебе уготовано, Незнакомка с челом Бетховена! 14 января 1915 10 Могу ли не вспомнить я Тот запах White-Rose[2] и чая, И севрские фигурки Над пышащим камельком... Мы были: я — в пышном платье Из чуть золотого фая, Вы — в вязаной черной куртке С крылатым воротником. Я помню, с каким вошли Вы Лицом — без малейшей краски, Как встали, кусая пальчик, Чуть голову наклоня. И лоб Ваш властолюбивый, Под тяжестью рыжей каски, Не женщина и не мальчик, — Но что-то сильней меня! Движением беспричинным Я встала, нас окружили. И кто-то в шутливом тоне: "Знакомьтесь же, господа". И руку движеньем длинным Вы в руку мою вложили, И нежно в моей ладони Помедлил осколок льда. С каким-то, глядевшим косо, Уже предвкушая стычку, — Я полулежала в кресле, Вертя на руке кольцо. Вы вынули папиросу, И я поднесла Вам спичку, Не зная, что делать, если Вы взглянете мне в лицо. Я помню — над синей вазой — Как звякнули наши рюмки. "О, будьте моим Орестом!", И я Вам дала цветок. С зарницею сероглазой Из замшевой черной сумки Вы вынули длинным жестом И выронили — платок. 28 января 1915 11 Все глаза под солнцем — жгучи, День не равен дню. Говорю тебе на случай, Если изменю: Чьи б ни целовала губы Я в любовный час, Черной полночью кому бы Страшно ни клялась, — Жить, как мать велит ребенку, Как цветочек цвесть, Никогда ни в чью сторонку Глазом не повесть... Видишь крестик кипарисный? — Он тебе знаком — Все проснется — только свистни Под моим окном. 22 февраля 1915 12 Сини подмосковные холмы, В воздухе чуть теплом — пыль и деготь. Сплю весь день, весь день смеюсь, — должно быть, Выздоравливаю от зимы. Я иду домой возможно тише: Ненаписанных стихов — не жаль! Стук колес и жареный миндаль Мне дороже всех четверостиший. Голова до прелести пуста, Оттого что сердце — слишком полно! Дни мои, как маленькие волны, На которые гляжу с моста. Чьи-то взгляды слишком уж нежны В нежном воздухе едва нагретом... Я уже заболеваю летом, Еле выздоровев от зимы, 13 марта 1915 13 Повторю в канун разлуки, Под конец любви, Что любила эти руки Властные твои И глаза — кого-кого-то Взглядом не дарят! — Требующие отчета За случайный взгляд. Всю тебя с твоей треклятой Страстью — видит Бог! — Требующую расплаты За случайный вздох. И еще скажу устало, — Слушать не спеши! — Что твоя душа мне встала Поперек души. И еще тебе скажу я: — Все равно — канун! — Этот рот до поцелуя Твоего был юн. Взгляд — до взгляда — смел и светел, Сердце — лет пяти... Счастлив, кто тебя не встретил На своем пути. 28 апреля 1915 14 Есть имена, как душные цветы, И взгляды есть, как пляшущее пламя... Есть темные извилистые рты С глубокими и влажными углами. Есть женщины. — Их волосы, как шлем, Их веер пахнет гибельно и тонко. Им тридцать лет. — Зачем тебе, зачем Моя душа спартанского ребенка? Вознесение, 1915 15 Хочу у зеркала, где муть И сон туманящий, Я выпытать — куда Вам путь И где пристанище. Я вижу: мачта корабля, И Вы — на палубе... Вы — в дыме поезда... Поля В вечерней жалобе... Вечерние поля в росе, Над ними — во́роны... — Благословляю Вас на все Четыре стороны! 3 мая 1915 16 В первой любила ты Первенство красоты, Кудри с налетом хны, Жалобный зов зурны, Звон — под конем — кремня, Стройный прыжок с коня, И — в самоцветных зернах — Два челночка узорных. А во второй — другой — Тонкую бровь дугой, Шелковые ковры Розовой Бухары, Перстни по всей руке, Родинку на щеке, Вечный загар сквозь блонды И полунощный Лондон. Третья тебе была Чем-то еще мила... — Что от меня останется В сердце твоем, странница? 14 июля 1915 17 Вспомяните: всех голов мне дороже Волосок один с моей головы. И идите себе... — Вы тоже, И Вы тоже, и Вы. Разлюбите меня, все разлюбите! Стерегите не меня поутру! Чтоб могла я спокойно выйти Постоять на ветру. 6 мая 1915