Уважаемый господин Стиллавин!.. - Открытое письмо господину Стиллавину. Радио "Маяк". Начало Третьего тысячелетия. Двадцатое число.
Открытое письмо господину Стиллавину. Радио "Маяк". Начало Третьего тысячелетия. Двадцатое число.
Анатолий Чертенков Уважаемый господин Стиллавин! Обстоятельства вынуждают меня предостеречь Вас от попыток разжигания классовой ненависти. Я имею честь быть постоянным слушателем Вашей программы и очень люблю её, но больше всего мне нравится Ваше неподражаемое ржание, и я готов слушать его круглосуточно. Для этой цели я себе приёмник приобрёл, маленький такой, работает на батарейках и от сети. Но батарейки у меня быстро закончились, а купить новые пока не получается. А давеча с ним несчастье приключилось – голос потерял, шепчет только... Но я вот что придумал: эклектический провод удлинил. Приёмник к поясу привязал, чтоб слушать лучше, и хожу с ним по квартире, а провод электрический, как хвост мышиный, длиннее только, за мной стелется... А шестнадцатого или семнадцатого сентября, точно уж и не помню, аккурат перед "Народным продюсером" произошло вот что: Надо признаться, начало передачи я прослушал, Петруха из девяносто девятой квартиры припёрся время спросить. Я ему говорю, подожди, сейчас "Маяк" пикать будет, а он говорит, нет, пойду у Васьки спрошу, и ушёл... Закрываю я, значит, за ним дверь и слышу в приёмнике моём, какой-то чин нашёптывает, мол, зарплата у него маленькая, всего сто двадцать тысяч, и потому помощь ему требуется, и немедленная... И тут классовая ненависть во мне проснулась... Ну и вышвырнул я приёмник свой в окно, ишь чего надумал, сто двадцать тысяч ему мало, а мне две недели назад получку дали, цельных три тысячи двести, и живу хорошо, "Маяк" слушаю. Короче, выкинул я в окно приёмник – обидчика своего, а про провод электрический забыл начисто. На нём-то он и повис – бедолага мой! и давай раскачиваться, а потом возьми да об стенку шмякнись. И тут, представляете, звук у него прорезался, да такой звонкий, отродясь такого от него не слыхивал. Ну и попёрли из него деньги: зарплата невиданная, неведомочейная: и двести тысяч, и триста... за пятисот числа перевалились... Понятно, вокруг приёмника моего толпа собираться стала, а у неё – у толпы – классовая ненависть тоже, поди, имеется. Короче, стал народ в мой приёмник камни бросать, но с бросанием у него получалось, мягко сказать, неважно... И камни, по этой причине, всё больше в окна попадали, и из окон лица любопытные появлялись и то же классовой ненавистью заражались... И чего тогда только в приёмник мой не летело ... перечислять больно... Жалко мне его стало, дурёху!Хороший он, а главное – говорить научился: громко и без запинки. Ну я и заспешил на помощь к нему. Забрался, на батарею отопления, чтоб легче за провод дёргать, а батарея возьми, да и лопни! Пятьдесят лет стояла ничего, а тут на тебе!.. Ну и хлынула на меня водица, чёрная, как дёготь... А подо мною два этажа... ладно, не восемь и не пятнадцать, а то... страшно представить... Так вот, господин Стиллавин, подхожу я к самому главному. Счета мне принесли, кругленькие такие, ну да Вы их сами увидите, так как я с первой оказией их Вам отправляю... От себя ничего не добавляю, потому как передачу Вашу люблю и уважаю, а классовая ненависть душе моей противопоказана...